«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том III. СССР после 1988 года - Эдуард Камоцкий

А вскоре я освоил и зимнюю рыбалку.

Наш капитан вельбота, на котором под парусами мы ходили по Волге до Ростова-на-Дону, Михаил Оборин, научивший меня управлять парусным судном, второй раз в жизни стал моим учителем. Он работал на соседней базе, куда я его пригласил, когда там освободилось место.

Солнечным зимним днем, мы встретились с ним на льду. Он ловил ершей для приманки при ловле налимов.

– Эдуард, ты почему не рыбачишь?

– У меня ничего нет, да и не знаю что нужно.

– На бур, пробури вон там лунку, – я пробурил.

– На удочку, вот мотыли, насаживай мотыля, лови ершей.

Извивалось от боли тоненькое тело мотылей, когда я всаживал в это тело острый крючок. Извивались они в воде, и ерши не могли отказаться от такого пиршества, но как только они начинали пробовать вкус этого угощения, я, зацепив ерша крючком за губу, выдергивал его из лунки и бросал в ведро.

Попав в ведро с водой, они не знали, что впереди их ждет ужасная участь.

Я наловил пять ершей. Михаил дал мне пять жерлиц с большими тройниками. Со стальным тройником, всаженным в спину, бедный ерш опускался на дно – на съедение налимом. На следующее дежурство одного из ершей налим проглотил. Остальных ершей я оставил или на съедение, или на мучительную смерть.

Когда я на леске почувствовал то ослабевающее, то нарастающее сопротивление, восторгу моему не было предела – впервые в жизни я поймал настоящую рыбу! Первую в моей жизни настоящую большую рыбину я поймал в пенсионном возрасте, и я вытащил красавца налима на кило двести. Вытащенный из воды налим раскрывал и смыкал пасть, надеясь заставить живительную воду омыть жаждущие влаги жабры, но только морозный воздух сушил их, и медленно уходила жизнь из только что еще здорового тела. Это было под Новый год, и для меня это был хороший подарок на день рождения Риты.

Зачем я пишу о мучениях червей и рыб? В фильме Ларисы Шепитько я увидел сцену казни отца в присутствии сына. Лариса долго показывала эту сцену, как будто смакуя жестокость лишения жизни вот еще живого, еще здорового, не готового к смерти человека. Я возмутился этим смакованием, и сказал, что только женщины способны на такое смакование, на такую жестокость по отношению к зрителям. Самого фильма я не видел, я видел только эту сцену в каком-то обзоре, но сказал, что на фильмы этого режиссера не пойду. Я был потрясен необъятностью объема чаши жестокости в холодной голове и холодном сердце этой женщины.

А сам?

Мы шли на байдарках против слабого течения. Шли не спеша, т.к. в речушке было полно мелких топляков. Недалеко от нас взлетела утка, я схватил ружье и выстрелил, у утки повисла одна лапка. Ружье у меня курковка, и я не выстрелил из второго ствола. Утка осталась жива.

Так и стоит у меня перед глазами летящая утка и болтающейся одной ножкой. Сядет она на воду, а сумеет ли с одной лапкой взлететь, не уготовлена ли ей с наступлением зимы судьба голодной и холодной смерти.

А сам я думаю, что не смакую эти мучения, а пытаюсь сказать, сколь жесток этот мир, где живое поедает живое. Мы поделили мир, и внизу поставили бездвижных, выше подвижных, но беззвучных, еще выше звучных, но еще бессловесных, и на вершине этой пирамиды поставили себя – человека. Он подвижный, звонкоголосый, многословный – он враг всему живому. Все живое обрадовалось бы исчезновению с планеты человека: трава, которую он косит, деревья, которые он рубит, животные, которых он убивает.

Человек и сам себя поделил на своих и чужих, на наших и не наших (другого племени, другой веры). И всем живым правит закон борьбы за существование. Жизнь невозможна без этой борьбы, но человеку присуще и милосердие, так что, может быть, человек остановится, и хотя бы себя не будет уничтожать. Уж если червяка жалко, так неужели же другого человека не жалко. Наверное, я не прав в отношении Ларисы Шепитько. Наверное, и она к этому же призывает.

В среднем за 8 дней от дежурства до дежурства в наших лунках рядом с базой попадался один налим на 10 жерлиц.

Рыбалка бесконечно украсила мою жизнь. Иногда было очень трудно, когда в морозную зиму приходилось пробуривать два десятка лунок в метровом льду. Иногда было очень холодно, несмотря на тяжелую работу, бурить лунки в морозную вьюгу, и особенно разбирать голыми руками запутавшуюся леску. Но иногда рыбалка была блаженством. Выходя ловить ершей на Волгу рядом с базой, я брал с собой кресло. Солнечным февральским днем я удобно устраивался над лункой в кресле под пленочным мешком. За мешком мела морозная февральская поземка, а под мешком от февральского жаркого солнца таяли снежинки на резиновых галошах. Было мне тепло и уютно среди белоснежной солнечной красоты.

Было страшновато в последних числах марта и первых числах апреля возиться у лунок, которые уже не замерзали, а упрямо размывались пробуждающейся Волгой. Уже взломалась середина протоки, и несутся по ней, сталкиваясь друг с другом, льдины, а в большой, как прорубь, лунке зияет глубина черной воды, да все еще хочется поймать последнюю удачу. Однажды в такое время я поймал судака, а однажды щуку.

Родители жены Егора

Весной 1990 года Егор объявил, что они со Светой женятся.

Папа Светы – Владимир Александрович Елхимов работал на заводе старшим мастером.

Её мама – Нина Константиновна на должности инженера – технолога в НИИАТе (Научно исследовательский институт авиационной техники), филиал которого располагался на территории нашего завода.

«Будут внуки потом, все опять повторится сначала».

Как повторение, чтобы не забывали истории нашей родины, чтобы помнили о Великом эксперименте, вот еще одна линия людских судеб России ХХ века. Как мы жили в советское время.

Владимир Александрович рассказал о себе.

Отец Владимира – Александр Иванович был сыном Красного Партизана, инвалида Гражданской войны Ивана Евлеевича Елхимова, который в боях потерял руку. После войны Иван Евлеевич успешно занялся хозяйством. Он организовал товарищество по переработке томатов. Дела шли успешно, жил зажиточно, в его реквизированном после ареста доме в деревне Черебава Иловатского района АССР Немцев Поволжья намеревались поместить школу. Сейчас над деревней Черебавой плещется Сталинградское водохранилище. Как факт истории интересно Свидетельство о рождении Александра – оно на двух языках, т.е. даже автономные АССР имели два государственных языка, в данном случае русский и немецкий.

Как к состоятельным серьезным хозяевам, милиция при регулярных облавах на самогоноварение, сносила реквизированные емкости с самогонкой к ним в дом. Жена Ивана Евлеевича – Анна Егоровна (в девичестве Карева) из каждой емкости понемногу отливала себе. Окончив облаву, милиция забирала у них реквизированный самогон и сливала его в овраг. После отъезда милиции, Анна Егоровна, которая противозаконным самогоноварением не занималась, могла вкусить реквизированное милицией противозаконное зельё.

Александр работал у отца мотористом. Был он первый парень на селе – у него одного была гармонь.

Когда началась ликвидация НЭПа, начались притеснения успешных хозяев, и Ивана Евлеевича вызвали повесткой в милицию к следователю. После допроса отпустили. Через некоторое время пришла новая повестка. Александр предложил отцу уехать – никто его не будет искать. Но отец решил, что тогда оставшуюся семью заберут, и поехал по вызову. Больше его не видели. Жену с сыном все равно выслали и поселили в бараке, где уже были другие репрессированные.

Среди этих репрессированных была Анна Спиридоновна Власова, которая не устояла против чар гармониста.

Её отец – Спиридон Власов имел в Иловатке Царицынской губернии двухэтажный дом, был он, вроде бы, казачьим офицером; была, вроде бы, фотография его с погонами, но в период репрессий всё это уничтожили, чтобы следов не было. Его дочь Татьяна вспоминает, что мама рассказывала, как она ездила к нему, когда он служил под Варшавой.

Когда начались репрессии, его с женой Натальей и детьми: Татьяной, Анной, Клавой, Василием и Матвеем выслали и вначале поселили в бараке за 100 км от Иловатки.

А вскоре в комнату через стенку от них поселили семью Ивана Евлеевича Елхимова.

Так сын Красного партизана Александр Иванович и дочь Царского офицера Анна Спиридоновна оказались в одном пересыльном бараке и полюбили друг друга.

Из барака всю партию отправили в Среднюю Азию в Курган-Тюбе.

Елхимовы после высылки в Среднюю Азию не смирились. Анна Егоровна, ссылаясь на то, что муж – Красный партизан, инвалид гражданской войны, стала хлопотать о возвращении в Россию. Написала письмо Калинину и получила нужную бумагу. Тогда это было признание за гражданином права голосовать. Раз имеешь право голосовать, значит свой.